пришлите новость

Ушла с должности редактора и стала психологом. Уфимка Елена Садыкова о выгорании, отношениях с мамой и инстаграмной терапии

16:18, 20 ноября 2021

В откровенном интервью с Рауфой Рахимовой Елена рассказала, как меняла и меняет свою жизнь

Ушла с должности редактора и стала психологом. Уфимка Елена Садыкова о выгорании, отношениях с мамой и инстаграмной терапии

Уфимка Елена Садыкова восемь лет возглавляла уфимскую редакцию «Комсомольской правды». Но в какой-то момент решила кардинально сменить род деятельности. Ушла в декрет и стала психологом. Издатель Пруфы.рф Рауфа Рахимова спросила у Елены, что заставило ее пойти на такой шаг, как она воспитывает сыновей-двойняшек, один из которых с диагнозом ДЦП, и с какими проблемами к ней приходят клиенты.

Сдала ЕГЭ в 25 лет и сменила профессию

– Лена, мы с вами работали в «Комсомольской правде» Башкортостана несколько лет вместе. Потом я ушла в собственный медиабизнес, а вы кардинально поменяли профессию. Почему? Разочаровались в журналистике?

– Для меня поменять профессию — это как поменять человека, которого ты любишь. Это как влюбиться снова. Я очень любила и люблю журналистику, я горела этой работой, приходила каждый день с горящими глазами, но не могла контролировать то, насколько я себя отдаю работе. И это, конечно, приводило к выгоранию.

Так сложилось, что у меня не было высшего образования. Ну, точнее, я ушла с 4-го курса бюджета журфака, потому что начала работать в «Комсомолке» и обнаружила, что так, как меня учат здесь, меня не научат нигде.

А в 25 лет я вдруг почувствовала, что хочу учиться. И начала искать специальность, которая, как мне кажется, мне может подойти. И вдруг меня осенило — а почему бы не научиться психологии? Это нужно в моей работе, в понимании людей. Это так интересно. И я пошла и сдала ЕГЭ. Я его сдавала в школе: там пришли дети вчерашние и я вместе с ними, такая мадама 25 лет, которая утром была в мэрии, а после обеда пошла сдавать экзамен. Я намеренно это рассказываю, потому что знаю, что многие женщины думают, что в 25 лет что-то начинать очень поздно, а в 30 просто нужно готовиться к пенсии.

Я поступила на платное заочное отделение факультета психологии БГУ. Мне очень не хотелось подводить всех на работе, поэтому на сессию я тратила свои отпуска. В общем, это был такой непростой период, когда я работала и училась.

В какой-то момент в «Комсомольской правде» произошли изменения, пришли другие собственники. И я решила, что это хороший момент, чтобы красиво уйти.

– Потом вы получили еще дополнительное образование?

– Я этим занимаюсь и сейчас. Психолог — это профессия для тех, кому очень нравится учиться, потому что это нужно будет делать до конца дней своих. Как только ты останавливаешься, тебе становится нечего дать людям. Когда внутри есть активный перерабатываемый материал, который хочет выйти, тогда я могу как-то питать тех, кто рядом.

Я обучалась когнитивно-поведенческой терапии, а сейчас занимаюсь психоанализом. Обучалась в двух местах: в международной школе группового психоанализа при Европейской ассоциации развития психотерапии и психоанализа и в Санкт-Петербургской школе практического психоанализа имени имени Гарольда Штерна.

– Сколько лет вы уже практикуете?

– С 2019 года. Буквально третий год.

– Много у вас клиентов?

– Достаточно. Есть даже лист ожидания. Есть такие, которые ждут и хотят попасть именно ко мне, но у меня сейчас нет мест. Это говорит о том, что сейчас люди повернулись к психотерапии, и им она нужна. И есть нехватка специалистов, к которым есть доверие.

Отделение от мамы не бывает безболезненным

– Недавно в соцсетях читала пост отчаяния девушки по имени Диана, которая рассказывала о серьезных проблемах в отношениях с мамой. Она организовала тотальный контроль, не понимая, что делает свою дочь очень несчастной. Диана в отчаянии. У вас тоже были непростые отношения с мамой. Вас очень любила и воспитывала ваша бабушка. Вы для себя как решили эту проблему?

– Каждый раз, когда в терапии мы приходим к отношениям с мамой, люди объясняют, что хотят как-то решить вопрос, наладить коммуникацию. Но речь идет не о коммуникации, а о потребности в ней, которая невыносима. Порвать отношения — это просто. Берешь и рвешь. Но что потом делать со своими чувствами? Они невыносимые. С этим большинству людей невозможно справиться.

Есть люди, которые легко разрывают контакт в такой ситуации. И это сейчас очень часто пропагандируется. Так что — давайте отстаивать свои личные границы. Пусть это даже родители, пусть это родной брат — я порву отношения, если он токсичен. Такое сейчас есть модное слово.

– Такие посты, как у Дианы, выглядят как просьба о разрешении отгородиться от мамы

– Да. Пожалуйста, дайте мне разрешение, чтобы я не чувствовала себя такой виноватой за то, что я не могу выдержать свою мать. Разрешите мне ее не выдерживать, когда я не могу. Это может дать облегчение. Соцсети работают иногда как терапевтическая группа. Ты что-то пишешь, приходят люди в комментарии и координируют твои эмоции и чувства вместе с тобой или дают тебе разрешение на что-то.

5 (2).jpg

В моем случае немножко по-другому. Я ситуацию не скрывала только по той причине, потому что я знаю, что у многих так. И они очень стыдятся своих чувств, своего желания не контактировать с мамой, своего желания держать дистанцию. В нашем случае спасает дистанция. И мое такое внутреннее понимание, где у меня мама на самом деле.

– В вашем посте было написано, что мама будто чувствует себя трехлетним ребенком, когда ведет себя вот так: оскорбляет, например, вас и ваших детей.

– Да, это расстройство отношений. Это не психиатрическое заболевание. Это пограничное состояние между психотиком и здоровым человеком. Она впадает в такие состояния, и я с этим живу, как и многие другие люди. Но они об этом действительно молчат, потому что считается сильно неприлично что-то плохое говорить про маму. Но я стараюсь сказать об этом не плохо, а так, будто я ее удочерила. Я забочусь о ней так, как будто бы это моя дочь, которая не вырастет. Я понимаю, что она не вырастет, поэтому я не прихожу к ней, как ребенок, искать поддержки как у более сильного существа. У нас нарушена иерархия, но не по моей вине. Да, меня воспитывала бабушка. Я даже помню, как она пахнет, какая она была и чем меня кормила и как было с ней хорошо. И часто с моими клиентами, когда мы начинаем разбирать эту тему, обнаруживаем, что там была не только мама в детстве, там была очень теплая бабушка.

Плюс, когда мы вырастаем, особенно это заметно у творческих людей, мы создаем свою маму сами.

– Воображаемую?

– Нет. Например, сделала ремонт в своей квартире, обустраивает свой офис, строит свой бизнес, создает себе какие-то комфортные условия. Все творческие акты, например, когда человек пишет песню, от которой ему хорошо — это все создание кого-то, кто тебя окружает и обнимает.

– Это какое-то замещение той любви, которую недополучили?

– Да.

–У вас была обида на маму? И если была, как вы ее простили или не простили?

– Вот с обидами у меня какие-то были проблемы. Обид не было. Семейная система иногда бывает искаженной, особенно когда там сильные бабушки. Мама с самого начала была как будто наша сестра. И это довольно частая ситуация для семей, где вот эти сильные советские бабушки, которые способны землю крутить просто. У них столько энергии. И наша бабушка была именно такой. Она стала центром семьи. И в любой ситуации я шла к ней.

Хотя я помню, что мама, конечно, давала деньги, когда было очень надо. Я помню, как она тяжело работала и как была не способна (и сейчас у нее не всегда получается) самостоятельно создавать для себя хорошие условия вокруг. Шла на рынок, работать на улице, там замерзала. Это сейчас называют аутоагрессией, атакой на себя. Сейчас мы ей этого делать не разрешаем. Мы следим, чтобы у нее была заплачена квартплата, чтобы ей было, что носить. Такая забота, как о ребенке. И мы просто это приняли.

– Что все-таки вы посоветуете Диане. Как ей разрешить ситуацию так, чтобы не делать сильно больно маме и в этой травме не жить самой?

– Отделение от матери, и, вообще, любое отделение (например, увольнение) не бывает безболезненно. Это всегда вызывает много чувств и злости, и сожаления, и ощущения отвержения. И тем более, когда такие отношения с мамой, это не может закончиться безболезненно.

– То есть, они должны закончиться все-таки?

– Даже не то что закончиться, оно не может даже измениться безболезненно. Если она захочет держать дистанцию, ставить ограничения: вот так со мной можно, а так нельзя, так я возьму трубку, а так я не возьму.

Об особенных детях и материнском выгорании

– У вас двойняшки – Роберт и Искандер. Вы писали трогательный пост в Инстаграме, как вы очень боитесь услышать диагноз Роберта. К сожалению, он подтвердился — ДЦП. Как вы справляетесь с этой ситуацией? Какие отношения между мальчиками?

– Да, так вышло, что у меня в Инстаграме собралась аудитория мам, у которых похожие проблемы. Очень много мам недоношенных детей, мам детей с диагнозом. И для них важно видеть, как я к этому отношусь. Поэтому я стараюсь это освещать. Конечно, кто-то может сказать, что нам очень повезло, что у Роберта легкая форма, не всегда заметно с первого взгляда. Это не значит, что я какая-то такая мама, которая волшебным образом смогла его исцелить. ДЦП так не работает, оно есть как есть. И мы можем только компенсировать его.

Как я с этим справляюсь? Кажется, очень помогает любовь. Я стараюсь думать о том, как ему со мной, как ему вообще. Достаточно ли у нас радости? Я стараюсь не создавать напряжения вокруг. Некоторые родственники говорят: «Лена, давай мы не будем в детском саду говорить, что у ребенка ДЦП. А давай мы в школе будем это скрывать». Я говорю: «Вы знаете, дети настолько чуткие к этому, что они заметят мельчайшие особенности». И если мы, взрослые, будем это замалчивать и называть какими-то другими словами, они почувствуют, что у нас к этому есть напряжение, что это что-то плохое. Я думаю, что нужно говорить открыто, и это будет способствовать тому, что они к этому тоже будут относиться легче. И я очень рада тому, как к нему относятся в детском саду (мы ходим в обычный садик), совершенно на равных.

ДЦП не исчезнет. Он просто может стать менее заметным нашему обывательскому взгляду. Но если на него посмотрит невролог, он сразу увидит. Или если он придет на физкультуру, он не сможет, например, подпрыгнуть. Я этого очень жду, чтобы он подпрыгнул.

– А какие отношения между мальчиками? Когда один ребенок более беспомощный, мама, естественно, много времени уделяет этому ребенку, иногда в ущерб более здоровому. Есть у вас такая проблема или вы, как профессиональный психолог, это регулируете?

– Профессиональный психолог я только в своем кабинете, а все остальное время — обычная тревожная испуганная женщина, которая думает о том, как бы ей справиться с этим стихийным бедствием, которым являются двойняшки.

Двойняшки — это аномальная ситуация и для природы, и для психики. Когда погодки, у них немножко есть иерархия: во-первых, они не равны, а, во-вторых, первого в свое время мама долюбила и докачала. А тут получается, что их всегда двое с самого первого момента, и очень большая конкуренция. Конечно, у них много любви, но, конечно же, у них много и нормальной человеческой ненависти, потому что есть конкуренция.

9.jpg

Дома постоянные драки. Если две игрушки отличаются одной полоской, то это будет драка. И поскольку они еще в таком инстинктивном уровне, то побеждает сильнейший. Роберт физически сейчас слабее, и, действительно, ему приходится уделять больше внимания. И тут есть еще один момент. Он первые полтора месяца провел без меня в реанимации. Я была в палате с другим ребенком, и он один на этих трубочках. Травма уже есть.

– Наш благотворительный фонд «Изгелек» как-то выиграл грант президента РФ. Мы должны были обучить родителей особенных детей войта-терапии. Заявку мы подали на 127 человек, но подали заявление только 87. Родителей, желающих ежедневно по 20–30 минут заниматься со своим ребенком реабилитацией, оказалось недостаточно. А психологи, которые в рамках этого гранта работали с этими родителями, обнаружили у около 10% родителей невовлеченность, незаинтересованность в реабилитации, нежелание самостоятельно заниматься. И из наблюдений: семьи, в которых растут особенные дети, часто распадаются. Мамы, оставаясь одни, уходят в депрессию и не могут нормально заниматься реабилитацией. Что бы вы посоветовали таким женщинам?

– Что-то мне подсказывает, что семьи, которые не стали вовлекаться в занятия, делали это, возможно, от нехватки внутреннего ресурса. Обессилившие люди. Чтобы силы были, нужно чем-то еще питаться, кроме своего быта. Куда-то себя отпускать, с кем-то общаться. А у таких мам часто бывает внутренний запрет на удовольствия: если с ребенком это случилось, я не имею права краситься, заводить новые отношения, не имею права делать то, что мне нравится.

Они часто замыкаются в своем мире, теряют друзей. Потому что ребенок — это такой момент самопрезентации тоже. Хочется родить здорового красивого ребенка, нарядиться с ним в фэмили-лук, выйти на улицу, чтобы все тобой любовались, пойти к друзьям, сравнить у кого какой ребенок. А когда с твоим ребенком что-то не так, то хочется действительно замкнуться. И у многих таких мам настоящая клиническая депрессия, которая нуждается уже не только в разговорной психотерапии, а, возможно, фармакологической поддержке.

– Но они запрещают сами себе помогать. Когда себе не помогаешь, когда на тебе нет кислородной маски, ты не можешь помочь своему ребенку.

– Когда мне бывает очень тяжело — например, когда накапливается много задач, и они не помещаются в мою жизнь — мое тело не выдерживает. Я, например, знаю, что со следующего понедельника у ребенка начинается реабилитация. То есть, мне нужно принимать клиентов, вести хозяйство, организовать походы на реабилитацию одного ребенка и в детсад — второго ребенка. И желательно еще вести Инстаграм при этом. И чтобы это все во мне поместились, в какой-то момент нужно просто закрыть дверь и отдать ребенка няне, бабушке, мужу. И забрать себе себя.

К психологам из Инстаграма доверия больше

– С какими запросами к вам, к психологу, приходят ваши пациенты. Различаются ли запросы мужчин и женщин?

– Мужчины приходят к психологу только если дело совсем плохо. Часто это люди, которые уже живут с поддержкой психиатра и параллельно наблюдаются у психолога. Либо приходят в период очень большого кризиса — тяжелое расставание, проблемы с работой и так далее.

Так получается, что женщины чаще всего ищут в психологе себя. И мои пациентки часто на меня чем-то похожи. У кого-то тоже недоношенный ребенок, у кого-то творческая профессия. Но запросы при этом разные. Клиентки сами разные. Но есть какие-то точки пересечения, и очень часто мы говорим с ними как раз об этом: быт и стандарты того, какой должна быть женщина, невротизируют ее. Она чувствует, что не справляется — бьется, как лягушка где-то в басне, и ни молоко, ни сметана у нее не получается. Наши женщины забывают, что у них просто ограниченный ресурс. Но им кажется, что они обязаны все успеть на идеальном уровне. И обычно это самый первый слой, с которого мы начинаем.

– Какая тут формула? Расставлять приоритеты?

– Расставлять приоритеты. И чаще всего мы приходим к тому, что надо не бояться где-то быть плохой. Зачем тебе в идеальном состоянии дом, если ты можешь эти силы вложить сейчас в карьеру и нанять помощницу или смириться с грязью, или научить мужа мыть пол. У нас все так интересно устроено, что и эмоциональную нагрузку тащат женщины, и к психотерапевту ходят женщины, и за детей отвечают женщины, еще и деньги они зарабатывать хотят.

– Удается помочь?

– Да, но чаще всего это такой первый слой, с которым мы соприкасаемся. И дальше уже уходим в более глубокие проблемы, связанные с детско-родительскими моментами откуда-то из прошлого.

16.jpg

– Вы стали активным блогером и часто рассказываете о довольно личных моментах своей жизни в Инстаграме. Это новый тренд на откровенности помогает вам в вашей работе? Много ли хейтеров?

– Интересно, что психологи находятся в такой дилемме. Многие мои коллеги хотели бы больше о себе рассказывать, но есть такое мнение, что клиент ничего не должен знать о психологе. Он должен приходить и видеть пустой белый экран и только фантазировать о нем.

Но мы живем вообще в другое время. Я обнаружила, что мне, во-первых, нравится делиться тем, что со мной происходит, поскольку я привыкла к этому в журналистике. И у меня постоянно какой-то контент в голове. Когда ты можешь свою жизнь превращать в контент и демонстрировать в своем блоге — это очень затягивает. Мне это очень нравится.

Я знаю многих психологов сейчас в современном медиа-пространстве, которые показывают себя неидеальных. Я думаю, что в этом вся и фишка. К ним доверия больше. Я думаю, что это сама по себе часть терапевтического процесса. То, что клиент прочитал в моих постах, мы обсуждаем на сессии и это становится частью наших отношений.

– Обсуждать вас?

– А куда мне от этого деваться? Клиент может обсуждать все, что он хочет. Если какой-то блогер, то есть я, являюсь частью его мира, я не могу из этого делать слепое пятно. И он это может мне приносить, и мне приходится выдерживать разное. Сейчас я пытаюсь вам объяснить очень парадоксальную вещь — я переживаю, как ее воспримут, потому что немногие это знают. С психологом очень полезно говорить о том, как вы его ненавидите. Чем он вас разозлил и чем он вас раздражает. Они говорят: «Вот там (в Инстаграме – прим. ред.) вы написали вот так, а я не согласна с вами. Я вообще считаю, что вы врете». Хорошо, давайте мы об этом поговорим. То есть, я даю возможность ему полностью, как своему ребенку, говорить все, что угодно, без оценочных суждений с полным принятием. Это то, что мы не можем делать в нормальной жизни. Но с психологом можно это безопасно обсудить. Вы хотели бы меня побить? Как вы будете меня бить? Давайте обсудим это.

Эти моменты помогают вербализовать очень глубокую агрессию на родителей, которая находится под запретом. Но ты можешь это сделать вербально, никого не убивая, со своим терапевтом. И часто этим материалом становится мой Инстаграм. Не каждый психолог способен выдержать, когда его личную жизнь будут приносить и обсуждать.

– Так интересно, вы и для мамы являетесь мамой, и для Искандера с Робертом, и для собственных пациентов тоже.

– Для этого у меня очень мощная поддержка. У меня есть свой психотерапевт, супервизор мой прекрасный из Москвы. У меня есть коллеги, с которыми я тоже могу что-то разделить. И у меня терапевтическая группа, где я, как пациентка, занимаюсь. Это все моя подпитка.

Почему люди уходят в коконы

– Говорят, бывших журналистов не бывает. Наблюдаете ли вы за состоянием медиа в республике, в России? Что вы думаете об этом? Что происходит, на ваш взгляд, сегодня с российской журналистикой?

– Я с большой симпатией отношусь к изданию «Пруфы». Мне очень нравится, как вы изменились, да и раньше тоже нравились.

Но в целом я ощущаю некоторый отток кадров из Уфы. За последнее время очень много уважаемых мною людей талантливых собрались нас покидать или покинули. Журналисты — это очень дорогостоящая и затратная эмоционально работа. А сегодня есть блоги, которые просто забирают их тексты, публикуют у себя, имеют очень много подписчиков в Инстаграме. Мне это кажется очень нечестным.

Доверие СМИ всегда будет выше, чем блогерам и социальным сетям. Европейские исследования показывают, что самый высокий уровень доверия газетам все еще, потом идут интернет-ресурсы, телевидение и так далее.

– Понимаете, рекламный рынок — это одна сторона. Например, у нас стало меньше доходов по рекламе, потому что давление на рекламодателей оказывается. Но большинство журналистов, мне кажется, вынуждены покинуть республиканские СМИ, потому что усиливается давление, цензура со стороны руководства нашей республики, много становится запретных тем.

– Знаете, мне вообще больно это слышать, потому что я ощущаю, как мало осталось СМИ, которые действительно что-то способны делать на этом рынке. А если кончится для них питание, если они не будут работать, что тогда нас ждет?

– Мне кажется, власти выбрали позицию жить в собственном мире неведения, неслышания проблем. И у меня такой еще вопрос есть. На волне вот этой ситуации в стране, когда многие СМИ и журналистов объявили иностранными агентами, часть умных людей ушла во внутреннюю так называемую изоляцию. И на мой взгляд, это не очень честно. Вы боритесь, а я пока во внутренней изоляции посижу.

– Изоляция — это как?

– Не замечать, не читать, не видеть проблем. Чтобы не было больно, чтобы не переживать, не расстраиваться. Они говорят, что ничего нельзя изменить. Почему это происходит?

– Очень интересно. То, как вы характеризуете это состояние — это примитивные младенческие психологические защиты. Когда происходит что-то невыносимое с психикой, она, чтобы не перегреваться, не сойти с ума, начинает защищаться. Одна из таких защит — это отрицание. Ребенок говорит: «Нет, ничего не происходит, я в домике».

А следом идет расщепление на очень хороших и очень плохих. Например, можно демонизировать кого-то. Прививку можно. Прививка — это все зло, давайте в нее поместим всю свою агрессию. На самом деле агрессия была, может быть, на папу, на маму, систему, неизвестно на кого, но очень удобно слить это сейчас на прививку, а не на государство само. На государство злиться очень опасно. Потому что мы знаем, что бывает с теми, кто злится на государство слишком активно. Могут посадить в угол и очень надолго.

22.jpg

– Спасибо за интересную беседу. Я надеюсь, что наша встреча не последняя. До скорой встречи! Дорогие друзья, не забудьте ставить лайки, писать комментарии и спонсировать наш YouTube-канал «Пруфы» и наши медиа. Давайте вместе сохраним «Пруфы».

Следите за нашими новостями в удобном формате - Перейти в Дзен , а также в Telegram «Однажды в Башкирии», где еще больше важного о людях, событиях, явлениях..
ПОДЕЛИТЬСЯ






важное